Две жизни комэска Семенова. Страница 4

— Навылет?

— Ну да.

— Может, в тыл? — предложил комиссар. — Подлечиться?

Сидор не ответил. Вытащил деревянную ложку из кармана гимнастёрки, тихонько постучал ручкой по столу, демонстрируя всем своим довольно хмурым видом, что отвечать на эту глупость не собирается.

— Посмотрим, как ночь пройдёт, — ответил за Сидора комэск и тут же поднял в его сторону руку: командиру не прекословь!

В который раз ему приходилось сглаживать шероховатости в отношениях между братом и комиссаром. То братец заносился перед молодым да скорым Буцановым, злоупотребляя семейным, так сказать, положением. То комиссар перегибал, подначивая комвзвода — как сейчас. Знал ведь, что для Сидора, на командную должность назначенного совсем недавно, не может быть ничего хуже, как оказаться отлучённым по каким бы то ни было причинам от командования. Начинай потом всё заново: ставить себя перед личным составом, завоёвывать авторитет. К тому же найдутся злые языки, скажут: в окружение завёл, чудом отбились, а сам в тыл!

Запах варёной картошки нахлынул издалека, заполнил помещение. Командиры взводов и комэск повытаскивали свои ложки из-за голенищ и из карманов кителей. Один Буцанов взял ложку из тех, что горкой были сложены на столе. Сидор скользнул по нему насмешливым взглядом: сам умничает, а от инфекции не бережётся, хватает хозяйские ложки, которыми неизвестно кто перед этим ел.

В комнату вошла баба с дымящимся чугунком, в щедро залатанном, так что сложно было определить изначальную расцветку, переднике. Затараторила:

— Просим отведать. Картошечка рассыпчатая, с лучком. Всё, что сами едим. Не обессудьте.

Со стороны кухни прилетел басок ординарца:

— Бутыль неси.

Пришла молодая краснощёкая девка, судя по опрятной одежде, хозяйская дочка. Сидевшие за столом притихли: девка была хороша. Поставила четвертную бутыль с войлочной затычкой, под горлышко заполненную мутной беловатой жидкостью, рядом выложила полбуханки чёрного хлеба. Картошка, хлеб и самогон — вот и весь обед в небедной на вид Сосновке.

— Угощайтесь, — промямлила молодуха, не поднимая глаз.

Женщины ушли. Командир второго взвода принялся разливать.

Стоя выпили за павших товарищей — сначала отдельно за комвзвода, потом, закусив недолгим молчанием, за убитых бойцов. Расселись, принялись вылавливать картошку из чугунка.

— Потери, конечно, горькие, но могло быть хуже, — сказал Семенов. — Хорошо сегодня повоевали.

Ели без тарелок, держа ложки на весу, подставляя под них ладони ковшиком. С картошкой под чёрный хлеб управились быстро. Самогона хлебнули ещё по одной, за победу, но бутыль допивать не стали.

— Кого в чётвертый взвод поставить, как думаешь, комиссар? — поинтересовался Семенов.

Собственный кандидат на эту должность у него был — Мишка Трофимов из первого взвода, мужичок невзрачный и щуплый, но удивительно хладнокровный. Но, чтобы не обвинили в недооценке роли партийного руководства, комэск всегда старался потрафить комиссару: спросить совета, дать лишний раз выступить перед строем… Хотя в серьезных вопросах решающее слово было всегда за ним.

Сидор, конечно, не обрадуется, если у него забрать такого толкового бойца…

— Два варианта, — охотно отозвался Буцанов. Видно было, заранее обдумал разговор. — Либо свой же, Мильчин, он во взводе давно — кажется, с самого начала… Либо в первом взводе есть такой, худой, невысокий. Забыл, как зовут. Он ещё однажды языка выкрал из бани.

— Трофимов Михаил.

— Да. Он.

— Ну, начинается, — тут же откликнулся Сидор. — Лучшего бойца…

— Вы бы, товарищ Семенов, не проявляли тут несознательность и шкурный интерес, — осадил его, вроде полушутейно, старший брат. — Нужно общую пользу блюсти. Общественное выше личного!

И последняя фраза подчеркнула, что он вовсе не шутит.

— Спасибо, товарищ Семенов, что напомнили, — в тон ему ответил комвзвода-один. — Исправлюсь.

— Да уж пожалуйста. Исправляйтесь.

Комэск помолчал для приличия, делая вид, что обдумывает слова комиссара, хотя раздумывать ему было не о чем. Он предпочитал не ставить на место убитых командиров людей из того же подразделения, чтобы избежать влияния устоявшихся внутри коллектива связей. Был, допустим, какой-нибудь конфликт между бойцами — и тут один из них назначается командовать. Ситуация, чреватая несправедливостью: у вновь испечённого командира будет соблазн своего сослуживца притеснять, а то и рисковать им без необходимости.

— Думаю, лучше Трофимов, — подытожил комэск, и крикнул вглубь дома ординарцу:

— Лукин, готовь приказ о назначении Михаила Трофимова командиром четвёртого взвода!

Лукин вошёл тут же, важно неся перед собой бумагу со звездой в левом верхнем углу и неряшливым, с прыгающим от раздолбанной машинки, текстом. Готовый приказ, отпечатал заранее. Сидевшие за столом командиры дружно расхохотались. Шутка удалась, фронтовой юмор незатейлив. Только Буцанов не смеялся, наоборот — свел брови. Ему шутка не понравилась. Зачем он распинается, если и без него все решили?

— Вот ведь ушлый ты, Василий, — выдавил сквозь смех Семенов. — Как есть, ушлый.

А уже через несколько минут комэск, выйдя во двор покурить с командирами взводов, велел им распорядиться снести своих убитых на сельское кладбище и похоронить. Ночь скоро, могилы труднее рыть в темноте.

Предстояла ещё одна фронтовая работка — не из приятных, но нужная.

— Что, комиссар, идём допрашивать контриков?

— Идём, Иван Мокич.

И они отправились в сторону церкви, в которой разместили пленных белогвардейцев.

— Почему там? — спросил Семенов.

— А почему нет? — пожал плечами комиссар. — Двери были открыты, попались на глаза, ну я и приказал.

Прошли немного, он добавил как будто нехотя:

— Поп там был. Ну, они к нему — исповедуйте, то-сё. Отправил попа домой.

— Это правильно.

— Что с ними думаешь делать? У нас некомплект…

— Да поглядим. К себе этих, если кто сам не попросится, не хочу.

Помолчали ещё немного.

— Но правильней было бы собрать их в другом каком-нибудь месте.

— Ну, — как-то неопределённо ответил комиссар Буцанов, хотя было понятно: мысль Семенова он уловил.

У церкви их встретил кряжистый мужик с сабельным шрамом через правую щеку. Это был Федор Коломиец — командир комендантского отделения, которого прозвали «Ангел смерти». Он со своими людьми обходил поле боя и достреливал еще живых, конвоировал пленных, да и приговоры трибунала на нем… Впрочем, в бою он был смелый до отчаянности, если бы Семенову надо было прикрыть спину, он бы не задумываясь позвал Коломийца. Да он и так входил в его личную охрану.

— У нас все тихо. Молятся, — изуродованное лицо тридцатилетнего красноармейца, как обычно, ничего не выражало, только взгляд черных глаз обжигал и даже прожигал насквозь. Семенов поежился. Под этим звероватым взглядом ему становилось неуютно, как будто Федор видел что-то запредельное и очень страшное. Впрочем, так оно и было…

В руке «Ангел смерти» привычно держал наган и, доложившись, поднял стволом то и дело сползающую на лоб, чуть великоватую кубанку с красной лентой наискосок.

— Ладно, смотри, чтоб не убежали.

— У моих не убегут, — Коломиец гордо кивнул на мрачных бойцов, неподвижно стоящих вокруг церкви с винтовками в положении «к ноге». Он лично отбирал «ангелят» по известным ему одному признакам. Но они никогда не подводили, это верно.

Семенов вошел в гулкое помещение под высоким куполом, сквозь пробоину в котором проглядывало синее небо. Буцанов шел на шаг сзади.

Пленные действительно молились. Кто-то стоял перед алтарём, двое тяжелораненых лежали вдоль стенки.

— Отставить разводить дурман! — крикнул Буцанов.

Голос его заглушил негромкий перелив голосов. Большинство белогвардейцев умолкло. Поручик закончил креститься, уже разглядывая вошедших. Лица не столько испуганные, сколько уставшие, отметил Семенов и скомандовал:

— Строиться в одну шеренгу!